Тищенко Б. Соната № 8 для фп.

Фортепианное творчество Бориса Тищенко — явление совершенно уникальное. Оно обладает качествами, которые чрезвычайно редко сочетаются в фортепианной музыке: монументальным симфоническим размахом, блестящей специфически фортепианной техникой, неисчерпаемым богатством образов, яркостью и индивидуальностью тематических и конструктивных идей. И ни одно из этих качеств не приносится в жертву другому. «Я считаю рояль неким аналогом или даже проекцией оркестра. И я пишу для рояля с таким же тщанием в области голосоведения, тематизма, как и для оркестра: он для меня тот идеал, к которому я стремлюсь, не пытаясь, конечно, подражать оркестру», — говорит автор.
В фортепианных сонатах Тищенко чувствуется колоссальный оркестровый опыт одного из крупнейших симфонистов XX века и замечательного концертирующего пианиста.
Каждая из десяти сонат имеет свою концепцию, все они не похожи друг на друга, но в любой из них автор узнается буквально по нескольким тактам — настолько ярко проявляется личность композитора.
Восьмая соната, написанная в 1986 году — образец «сложной простоты» композиторского стиля. Эта изящная, гибкая, прихотливая музыка не теряет связи с привычными слуху средствами выразительности; Тищенко выступает здесь как замечательный полистилист. В игровой форме решена первая часть (впрочем, как и все остальные) — неожиданно традиционная, почти барочная тема с баховскими «интермедиями», подвергающаяся мастерскому переинтонированию: от светлых, пасторальных образов, до танцевальных и грозно-колокольных. Вторая начинается как, опять же, переинтонированная пассакалья с остинатным, затаенно-крадущимся басом, с характерным диминуированием длительностей. Бас исчезает, и на первый план выступают покадрово сменяющиеся стилистические, жанровые «портреты»: за импрессионистским «разливом» следует нечто пасторально-танцевальное, затем — холодноватая, истинно прокофьевская лирика…
Наконец, третья часть, начинающаяся как двигательное, токкатное фугато — настоящая «игра в игре». Чудится здесь прокофьевский сарказм и гротеск (однако, лишенный шостаковичевского трагического нерва, двойной подоплеки), доходящий до фарса и абсурда в бесконечном квазицитировании пародийных, «низменно»-танцевальных тем, темок, образов — да еще и с эффектом игры на расстроенном рояле, в орнаменте угловатых, неудобных для слуха гармоний.